Неточные совпадения
Почтмейстер. Знаю, знаю… Этому не учите, это я делаю не то чтоб из предосторожности, а больше из любопытства: смерть люблю узнать, что есть нового на
свете. Я вам скажу, что это преинтересное чтение. Иное письмо с наслажденьем прочтешь — так описываются разные пассажи… а назидательность какая… лучше, чем в «
Московских ведомостях»!
Княжне Кити Щербацкой было восьмнадцать лет. Она выезжала первую зиму. Успехи ее в
свете были больше, чем обеих ее старших сестер, и больше, чем даже ожидала княгиня. Мало того, что юноши, танцующие на
московских балах, почти все были влюблены в Кити, уже в первую зиму представились две серьезные партии: Левин и, тотчас же после его отъезда, граф Вронский.
Старушка очень полюбила
Совет разумный и благой;
Сочлась — и тут же положила
В Москву отправиться зимой.
И Таня слышит новость эту.
На суд взыскательному
светуПредставить ясные черты
Провинциальной простоты,
И запоздалые наряды,
И запоздалый склад речей;
Московских франтов и Цирцей
Привлечь насмешливые взгляды!..
О страх! нет, лучше и верней
В глуши лесов остаться ей.
Она была великолепна, но зато все
московские щеголихи в бриллиантах при новом, электрическом
свете танцевального зала показались скверно раскрашенными куклами: они привыкли к газовым рожкам и лампам. Красавица хозяйка дома была только одна с живым цветом лица.
Во главе первых в Москве стояли «
Московский телеграф», «Зритель» Давыдова, «
Свет и тени» Пушкарева, ежемесячная «Русская мысль», «Русские ведомости», которые со страхом печатали Щедрина, писавшего сказки и басни, как Эзоп, и корреспонденции из Берлина Иоллоса, описывавшего под видом заграничной жизни русскую, сюда еще можно было причислить «Русский курьер», когда он был под редакцией В.А. Гольцева, и впоследствии газету «Курьер».
Ставни были искусно расписаны цветами и птицами, а окна пропускали
свет божий не сквозь тусклые бычачьи пузыри, как в большей части домов
московских, но сквозь чистую, прозрачную слюду.
Однажды летом Оленин не пошел на охоту и сидел дома. Совершенно неожиданно вошел к нему его
московский знакомый, очень молодой человек, которого он встречал в
свете.
— Удалось сорвать банк, так и похваливает игру; мало ли чудес бывает на
свете; вы исключенье — очень рад; да это ничего не доказывает; два года тому назад у нашего портного — да вы знаете его: портной Панкратов, на
Московской улице, — у него ребенок упал из окна второго этажа на мостовую; как, кажется, не расшибиться? Хоть бы что-нибудь! Разумеется, синие пятна, царапины — больше ничего. Ну, извольте выбросить другого ребенка. Да и тут еще вышла вещь плохая, ребенок-то чахнет.
Был у меня один знакомый старичок — увы! его уже нет на
свете! — который, имея тысяч двести капиталу в
московском опекунском совете, ходил в поддевке, в заплатанных сапогах.
В той же статье далее говорится:"Что же такое этот"Вольный Союз Пенкоснимателей", который, едва явившись на
свет, уже задал такую работу близнецам"
Московских ведомостей"?
— Вчера из губернии письмо получил. Читал, вишь, постоянно"
Московские ведомости", а там все опасности какието предрекают: то нигилизм, то сепаратизм… Ну, он и порешил. Не стоит, говорит, после этого на
свете жить!
С первой минуты, как он встретился глазами с женой, я видел, что зверь, сидящий в них обоих, помимо всех условий положения и
света, спросил: «можно?» и ответил: «о, да, очень». Я видел, что он никак не ожидал встретить в моей жене, в
московской даме, такую привлекательную женщину, и был очень рад этому.
В 1774 году издавал он «Кошелек»; в 1777–1780 годы — «Утренний
свет»; в 1781 году — «
Московское ежемесячное издание»; в 1782 году — «Вечернюю зарю», как продолжение «Утреннего
света», и в 1784 году заключил все это «Покоящимся трудолюбцем».
Или и этого изображения еще не довольно? Так загляните в Кошихина (глава XIII, стр. 118–125). Он изображает очень подробно и откровенно всю процедуру женитьбы в старинной Руси, заставившую его воскликнуть из глубины души, что «нигде во всем
свете такого на девки обманства нет, яко в
Московском государстве»…
Или, например, тот же почтенный подьячий пишет, что «во всем
свете нигде такого на девки обманства нет, яко в
московском государстве», и описывает эти обманства.
— Не слепота, Василий Борисыч, сóблазн от австрийского священства больше отводит людей, — сказала Манефа. — Вам,
московским, хорошо: вы на
свету живете. Не грех бы иной раз и об нас подумать. А вы только совесть маломощных соблазнами мутите.
Осознать себя со своей исторической плотью в Православии и чрез Православие, постигнуть его вековечную истину чрез призму современности, а эту последнюю увидать в его
свете — такова жгучая, неустранимая потребность, которая ощутилась явно с 19 века, и чем дальше, тем становится острее [Ср. с мыслью В. И. Иванова, которую он впервые высказал 10 февраля 1911 г. на торжественном заседании
московского Религиозно-философского общества, посвященном памяти В. С.
Им владело чувство полного отрешения от того, что делалось вокруг него. Он знал, куда едет и где будет через два, много два с половиной часа; знал, что может еще застать конец поздней обедни. Ему хотелось думать о своем богомолье, о местах, мимо которых проходит дорога — древний путь
московских царей; он жалел, что не пошел пешком по Ярославскому шоссе, с котомкой и палкой. Можно было бы, если б выйти чем
свет, в две-три упряжки, попасть поздним вечером к угоднику.
Метко, порою с саркастическими заострениями и преувеличениями охарактеризовав чиновничье-барскую верхушку
московского общества, которая, по словам Боборыкина, не столько отстаивает собственную"самобытность", сколько не успевает из лености угнаться за петербургским"высшим
светом"и петербургской бюрократией, писатель решительно переходит к сути своей концепции...
Московский большой
свет позабыл о ней под наплывом новых новостей, новых сплетен.
Затем наступило полное летнее затишье.
Московский «большой
свет» стал разъезжаться по своим вотчинам.
Такой важной, нарядной, с подсурмленными бровями, с притертым белилами и румянами лицом Глафира Петровна являлась перед
московским «
светом», благоговевшим перед нею.
Хотя ничего не делается вдруг, хотя достохвальные усилия
московских князей от Калиты до Василия Темного приготовили многое для единовластия и русского внутреннего могущества, но Россия только при Иоанне III как бы вышла из мрака к
свету, из мрака, среди которого не имела ни твердого образа, ни полного государственного бытия.
Великолепные огромные залы
московского дворянского собрания были буквально залиты
светом множества восковых свечей из люстр, канделябр и консолей. Оркестр гремел.
Матушка не поняла меня: она жила слишком замкнуто, чтобы знать все мерзости
московского большого
света. Она только тревожно посмотрела на меня.
Каменный дом твоего хозяина и вот этот, головы
московского, только первенцы большого семейства, которое не замедлит появиться в
свет.
Спустя месяц-два по выходу в
свет новой газеты, Николай Ильич был вызван для объяснений по поводу помещенной в ней заметки, к одному власть имущему
московскому сановнику. С душевным трепетом прибыл он, трусливый по природе, в назначенный час в дом особы. Продрожав несколько времени в приемной, он был приглашен в кабинет.
К княгине собрался весь
московский большой
свет, крупные литературные силы, знаменитости адвокатуры; в салон же княжны стекалось более разношерстное общество: курсистки, — студенты, начинающие адвокаты, артисты, художники, мелкие литераторы и сотрудники
московских газет, в числе которых был даже и протеже Николая Леопольдовича — Николай Ильич Петухов.
Один из его товарищей, Матвей Иванович Афонин, впоследствии ординарный профессор
Московского университета, купил на последние свои деньги исключительно для Потемкина только что вышедшую тогда в
свет и наделавшую много шума «Натуральную Историю Бюффона».
Занятая делом определения сына и другими домашними и хозяйственными заботами, Ольга Николаевна поручила вывозить в
московский «
свет» свою дочь, Марью Валерьяновну — восемнадцатилетнюю красавицу-блондинку, с нежными цветом и чертами лица и с добрыми, доверчивыми голубыми глазами — жившей в доме Хвостовой своей троюродной сестре, Агнии Павловне Хрущевой.
Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правою рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского
света и с кроткою насмешливостью вспоминал о прежних
московских временах и
московских знакомых.
— Ну, чтобы «весь
свет» — это уж ты, брат, немножко хватил лишнее, — говорил Степан Иванович, — ибо надлежит тебе знать, что святой Никола природы
московской, а ты поуважай нашего «русського Юрка».